Алиса 4 года лежит в психиатрической больнице. Суицидальные мысли. Мне позвонила Ленка, работающая там клиническим психологом, и попросила «пофилософствовать».

— Чего? – спросила я, не врубившись сразу, что от меня хотят.
— По-фи-ло-соф-ство-вать с ней… — Ленка растягивала по слогам, как будто от этого станет понятней.
— А ты сама не можешь с ней пофилософствовать?
— Не могу. Я нормальный человек. Я про земное. Это ты у нас. Хрени всякой духовной прочитала тонну, и…
— Ку – ку?
— Ну, не то, чтобы…
— Ладно. Куда ехать?

Привели Алису. Она села напротив меня. Единственное, что я о ней знала, это то, что она пишет депрессивные стихи.
— Что, мало мне мозги промывают? Не нужно мне ничего! – она враждебно смотрела на меня.
— Я не про мозги.
— Ну, конечно. А про что тогда?
— Про искусство. Стихи тебе принесла. На, вот, почитай. Это моё любимое ещё со школы.

Я протянула ей сборник Зинаиды Гиппиус.

Не осуждай меня, пойми:
Я не хочу тебя обидеть,
Но слишком больно ненавидеть,-
Я не умею жить с людьми.

И знаю, с ними — задохнусь.
Я весь иной, я чуждой веры.
Их ласки жалки, ссоры серы…
Пусти меня! Я их боюсь.

Не знаю сам, куда пойду.
Они везде, их слишком много…
Спущусь тропинкою отлогой
К давно затихшему пруду.

Они и тут — но отвернусь,
Следов их наблюдать не стану,
Пускай обман — я рад обману…
Уединенью предаюсь.

Вода прозрачнее стекла
Над ней и в ней кусты рябины.
Вдыхаю запах бледной тины…
Вода немая умерла.

И неподвижен тихий пруд…
Но тишине не доверяю,
И вновь душа трепещет,- знаю,
Они меня и здесь найдут.

И слышу, кто-то шепчет мне:
«Скорей, скорей! Уединенье,
Забвение, освобожденье —
Лишь там… внизу… на дне… на дне…»

Алиса читала, беззвучно шевеля губами. Я видела, что откликается. Она как-то притихла. Как будто бы мне открылась некая её тайна, как будто её сокровенные мысли стали мне известны, и она испытывает от этого и неловкость, и близость, которая появляется между двоими, когда они разделяют что-то потайное.

— Нравится?
— Да.
— Прочитаешь это вслух?
— Зачем?
— Просто так. Для меня. А потом, если захочешь, я прочитаю что-нибудь для тебя.
— Хорошо.

Алиса читала вслух. Голос её подрагивал.
Дождавшись конца, я задумчиво промолвила:
— Прекрасная поэзия. Станцуем её?

Я видела – мы встретились с Алисой. Мы были вместе.

Я достала из сумки два куска чёрного шифона. Один – для неё. Один – для себя. Включила на телефоне музыку Клинта Мэнселла из фильма «Реквием по мечте». И начала в такт музыке тревожно раскачиваться и ходить по комнате.

Алиса присоединилась ко мне через минуту, и потом мы вместе танцевали этот страшный танец отчаяния и безысходности. Алиса кружилась, завернувшись с головой в чёрный шифон, и слёзы катились по её лицу. Она выплакивала и вытанцовывала свою боль. Как будто откуда-то из самой глубины поднималось что-то тяжёлое и тёмное. Поднималось и извергалось через танец. Катарсис. Опустошение. Пепелище. На котором появится росток жизни.

Мы валялись на полу без сил.

— Хочешь, классную штуку тебе покажу?
— Хочу.

Я показала ей мультфильм Александра Петрова «Старик и море» по Хемингуэю. Очень люблю этого автора и его уникальную технику пальцевой живописи на стекле.

— Круууууто! – Алиса выдохнула с восхищением. – А что ещё у тебя есть?

Ей нравилось наше общение. Ей было интересно.

Потом мы слушали «Реквием» Ахматовой в исполнении Аллы Демидовой.

Алиса сохранила себе отрывок:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Я рассказала ей историю моей бабушки и прабабушки. Которые прошли все 900 дней блокады Ленинграда. Выжили. Алиса спросила, а как им это удалось. Я рассказала. Прабабушка придумала залить водой каток, чтобы наморозить льда. Кололи его. А бабушка, тогда ещё девчушка, на саночках развозила наколотые куски по столовым, которые давали за лёд немного еды. Так и выжили. И когда мне становилось плохо, невыносимо, больно, когда предавали самые близкие, когда теряла родных, и лезли в голову чёрные мысли, я говорила: «Не для того они выжили в аду, чтобы я сейчас из окна вышла. Не бывать тому. Буду жить!»

— Не для того они выжили в аду, чтобы ты сейчас малодушничала. Будешь жить! Будешь со «своим народом» — со своими близкими, родными, друзьями, нынешними и будущими. Не только на свету, но и в темноте можно дышать, двигаться, жить.
— И танцевать?
— И танцевать.

После этой работы я заболела. Неделю валялась в кровати. А Ленка потом звонила мне. Алиса больше не говорила о смерти. Она говорила о том, что будет поступать на психолога. Чтобы помогать другим людям танцевать в темноте.

Настя Михеева, психолог — сексолог г. Москва.

© Настя Михеева, при полном или частичном копировании материала ссылка на первоисточник обязательна.